Неточные совпадения
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду и чуть было не
улетел совсем, как зацепился фалдами за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят. За эту затею уволен в 1772 году, а в следующем же году, не уныв духом, давал представления у Излера
на минеральных водах. [Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]
Он знал это несомненно, как знают это всегда молодые люди, так называемые женихи, хотя никогда никому не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря
на то, что он хотел жениться, несмотря
на то, что по всем данным эта весьма привлекательная девушка должна была быть прекрасною женой, он так же мало мог жениться
на ней, даже еслиб он и не был влюблен в Кити Щербацкую, как
улететь на небо.
«Прежде я говорил, что в моем теле, в теле этой травы и этой букашки (вот она не захотела
на ту траву, расправила крылья и
улетела) совершается по физическим, химическим, физиологическим законам обмен материи.
Насыщенные богатым летом, и без того
на всяком шагу расставляющим лакомые блюда, они влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о другую задние или передние ножки, или почесать ими у себя под крылышками, или, протянувши обе передние лапки, потереть ими у себя над головою, повернуться и опять
улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами.
Легкий головной убор держался только
на одних ушах и, казалось, говорил: «Эй,
улечу, жаль только, что не подыму с собой красавицу!» Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще все дамы города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить).
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце. «Но теперь
Уж поздно; время
улетело…
К тому ж — он мыслит — в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист…
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов…»
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот
на чем вертится мир!
Гриша обедал в столовой, но за особенным столиком; он не поднимал глаз с своей тарелки, изредка вздыхал, делал страшные гримасы и говорил, как будто сам с собою: «Жалко!..
улетела…
улетит голубь в небо… ох,
на могиле камень!..» и т. п.
Высылаемая временами правительством запоздалая помощь, состоявшая из небольших полков, или не могла найти их, или же робела, обращала тыл при первой встрече и
улетала на лихих конях своих.
«Да»,
улетая, Дрозд сказал: «то ясно мне,
Что ты бежишь — а всё
на том же ты окне».
Он, что сокол: захотел — прилетел, захотел —
улетел; а мы с тобой, как опенки
на дупле, сидим рядком и ни с места.
Он мог спугнуть чувство, которое стучится в молодое, девственное сердце робко, садится осторожно и легко, как птичка
на ветку: посторонний звук, шорох — и оно
улетит.
В своей глубокой тоске немного утешаюсь тем, что этот коротенький эпизод нашей жизни мне оставит навсегда такое чистое, благоуханное воспоминание, что одного его довольно будет, чтоб не погрузиться в прежний сон души, а вам, не принеся вреда, послужит руководством в будущей, нормальной любви. Прощайте, ангел,
улетайте скорее, как испуганная птичка
улетает с ветки, где села ошибкой, так же легко, бодро и весело, как она, с той ветки,
на которую сели невзначай!»
Против него садился Райский и с удивлением глядел
на лицо Васюкова, следил, как, пока еще с тупым взглядом, достает он скрипку, вяло берет смычок, намажет его канифолью, потом сначала пальцем тронет струны, повинтит винты, опять тронет, потом поведет смычком — и все еще глядит сонно. Но вот заиграл — и проснулся, и
улетел куда-то.
— Свежо
на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела, осень
на дворе, а осенью человек, как все звери, будто уходит в себя. Вон и птицы уже
улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой
на кривую линию черных точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и
на душе становится уныло… Не правда ли?
Бабушка поглядела в окно и покачала головой.
На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не
на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга
улетели в рощу.
— А вот, — отвечал он, указывая
на книги, — «
улетим куда-нибудь
на крыльях поэзии», будем читать, мечтать, унесемся вслед за поэтами…
На всем лежал какой-то туман. Даже птицы отвыкли летать к крыльцу,
на котором кормила их Марфенька. Ласточки, скворцы и все летние обитатели рощи
улетели, и журавлей не видно над Волгой. Котята все куда-то разбежались.
А дело было просто: мы ехали впереди, а они сзади; птицы
улетали, как только приближался наш карт, так что второй не заставал их
на месте.
Тут же показались и воробьи: этим посыпали
на шлюпку крупы; они наелись и
улетели.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем
улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением
на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
—
Улетела наша жар-птица… — прошептал старик, помогая Привалову раздеться в передней;
на глазах у него были слезы, руки дрожали. — Василий Назарыч уехал
на прииски; уж неделю, почитай. Доедут — не доедут по последнему зимнему пути…
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем,
улетая или погибая, приходит к другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь
на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если друг, если брат?
Глупая птица, вместо того чтобы
улететь, продолжала сидеть
на месте, крепко ухватясь за ветку своими ногами, и балансировала, чтобы не потерять равновесия.
Как бы в подтверждение его слов ворона снялась с дерева и
улетела. Доводы эти Фокину показались убедительными; он положил ружье
на место и уже больше не ругал ворон, хотя они подлетали к нему еще ближе, чем в первый раз.
— Не надо, не надо стрелять, — остановил его Дерсу. — Его мешай нету. Ворона тоже хочу кушай. Его пришел посмотреть, люди есть или нет. Нельзя — его
улетит. Наша ходи, его тогда
на землю прыгай, чего-чего остался — кушай.
Ермолай не возвращался более часу. Этот час нам показался вечностью. Сперва мы перекликивались с ним очень усердно; потом он стал реже отвечать
на наши возгласы, наконец умолк совершенно. В селе зазвонили к вечерне. Меж собой мы не разговаривали, даже старались не глядеть друг
на друга. Утки носились над нашими головами; иные собирались сесть подле нас, но вдруг поднимались кверху, как говорится, «колом», и с криком
улетали. Мы начинали костенеть. Сучок хлопал глазами, словно спать располагался.
Она поднялась
на воздух, чтобы
улететь, но увидела стрекозу и, нимало не смущаясь моим присутствием, принялась за охоту.
Наступила ростепель. Весна была ранняя, а Святая — поздняя, в половине апреля. Солнце грело по-весеннему;
на дорогах появились лужи; вершины пригорков стали обнажаться; наконец прилетели скворцы и населили
на конном дворе все скворешницы. И в доме сделалось светлее и веселее, словно и в законопаченные кругом комнаты заглянула весна. Так бы, кажется, и
улетел далеко-далеко
на волю!
Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал холод, и волосы его, казалось, хотели
улететь на небо; ужас изобразился в лице писаря; десятские приросли к земле и не в состоянии были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.
Дело дошло чуть не до драки, когда в одном ложке при спуске с горы сани перевернулись
на всем раскате вверх полозьями, так что сидевший назади Михей Зотыч редькой
улетел прямо в снег, а правивший лошадью Анфим протащился, запутавшись в вожжах, сажен пять
на собственном чреве.
Хорошо сидеть одному
на краю снежного поля, слушая, как в хрустальной тишине морозного дня щебечут птицы, а где-то далеко поет,
улетая, колокольчик проезжей тройки, грустный жаворонок русской зимы…
Журавль с журавлихой, или журкой (так ласково называет ее народ) сидят попеременно
на яйцах; свободный от сиденья ходит кругом гнезда поодаль, кушает и караулит; громкий его крик возвещает приближение какой-нибудь опасности, и сидящий
на яйцах сейчас бросает их, отбегает, согнувшись, в сторону и начинает звать своего дружку, который немедленно к нему присоединяется; они вместе уходят от гнезда дальше или
улетают.
Испуганные несколькими выстрелами, они
улетят на хлебные поля, возвращаясь откуда, опять увидят чучелы и опять к ним сядут.
Один раз ударил я бекаса вверху, и он, тихо кружась, упал в десяти шагах от меня с распростертыми крыльями
на большую кочку; он был весь в виду, и я, зарядив ружье, не торопясь подошел взять свою добычу; я протянул уже руку, но бекас вспорхнул и
улетел, как здоровый, прежде чем я опомнился.
Обыкновенным образом стрелять журавлей очень трудно и мало убьешь их, а надобно употреблять для этого особенные приемы и хитрости, то есть подкрадываться к ним из-за кустов, скирдов хлеба, стогов сена и проч. и проч. также, узнав предварительно, куда летают журавли кормиться, где проводят полдень, где ночуют и чрез какие места пролетают
на ночевку, приготовить заблаговременно скрытное место и ожидать в нем журавлей
на перелете,
на корму или
на ночевке; ночевку журавли выбирают
на местах открытых, даже иногда близ проезжей дороги; обыкновенно все спят стоя, заложив голову под крылья, вытянувшись в один или два ряда и выставив по краям одного или двух сторожей, которые только дремлют, не закладывая голов под крылья, дремлют чутко, и как скоро заметят опасность, то зычным, тревожным криком разбудят товарищей, и все
улетят.
Я становился обыкновенно
на средине той десятины или того места, около которого вьются красноустики, брал с собой даже собаку, разумеется вежливую, и они налетали
на меня иногда довольно в меру; после нескольких выстрелов красноустики перемещались понемногу
на другую десятину или загон, и я подвигался за ними, преследуя их таким образом до тех пор, пока они не оставляли поля совсем и не
улетали из виду вон.
В это время, если вы поднимете дупеля, дадите по нем промах и он
улетит из глаз вон… не беспокойтесь: через несколько минут он прилетит опять
на прежнее место, если только не подбит.
Употреблял я также с успехом и другой маневр: заметив, по первому улетевшему глухарю, то направление, куда должны
улететь и другие, — ибо у всех тетеревов неизменный обычай: куда
улетел один, туда лететь и всем, — я становился
на самом пролете, а товарища-охотника или кучера с лошадьми посылал пугать остальных глухарей.
Несмотря
на силу и скорость полета, куропатки всегда летят невысоко от земли и недалеко
улетают.
Советую и всем охотникам делать то же, и делать аккуратно, потому что птица, приколотая вскользь, то есть так, что перо не попадет в мозг, а угодит как-нибудь мимо, также может
улететь, что со мной случалось не один раз, особенно
на охоте за осенними тетеревами.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы
улететь в одну ночь, я бросился с хорошею собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно,
на другой бы день замерз.
Испуганная стая, взволновавшись, с шумом
улетала, но, сделав круг и не видя нигде присутствия человека, возвращалась назад и нередко вновь опускалась
на прежнее место единственно потому, что я не выходил из своего убежища и не подбирал убитых или подстреленных кроншнепов; последнее обстоятельно очень важно, потому что к раненой птице почти всегда опустится стая.
Куропатки иногда так привыкают к житью своему
на гумнах, особенно в деревнях степных, около которых нет удобных мест для ночевки и полдневного отдыха, что вовсе не
улетают с гумен и, завидя людей, прячутся в отдаленные вороха соломы, в господские большие гуменники, всегда отдельно и даже не близко стоящие к ригам, и вообще в какие-нибудь укромные места; прячутся даже в большие сугробы снега, которые наметет буран к заборам и околице, поделают в снегу небольшие норы и преспокойно спят в них по ночам или отдыхают в свободное время от приискиванья корма.
Впрочем, один раз в моей жизни, когда я бродил по колени в разливе реки Бугуруслана, между частыми кустами, налетел
на меня лебедь довольно близко; я ударил его обыкновенною утиною дробью: лебедь покачнулся, пошел книзу, и
улетел из виду.
Из этого опыта я заключаю, что там, где найти много куропаточьих выводок, эта охота должна быть очень весела: молодые куропатки не тетеревята, они довольно сильны и крепки; деревьев нет, да куропатки не садятся
на деревья;
улетают иногда очень далеко и летят ужасно быстро; стрелять надобно живо, а не то они как раз вылетят из меры.
Я должен упомянуть, что знал одного охотника, который уверял меня, что перепелки не
улетают, а уходят и что ему случилось заметить, как они пропадали в одном месте и показывались во множестве, но не стаей, в другом, где их прежде было очень мало, и что направление этого похода, совершаемого днем, а не ночью, по ею замечаниям, производилось прямо
на юг.
Я помню в молодости моей странный случай, как
на наш большой камышистый пруд, середи уже жаркого лета, повадились ежедневно прилетать семеро лебедей; прилетали обыкновенно
на закате солнца, ночевали и
на другой день поутру, как только народ просыпался, начинал шуметь, ходить по плотине и ездить по дороге, лежащей вдоль пруда, — лебеди
улетали.
Опускаясь
на ночлег, они не слетают, а как будто падают вниз, без всякого шума, точно пропадают, так что, завидя издали большое дерево, унизанное десятками тетеревов, и подъезжая к нему с осторожностью, вдруг вы увидите, что тетеревов нет, а они никуда не
улетали!
Разумеется, остальные сейчас
улетели, но
на другой день опять прилетели в урочный час, сели
на середину пруда, поплавали, не приближаясь к опасному камышу, погоготали между собой, собрались в кучку, поднялись,
улетели и не возвращались.
Конечно, убить тетерева
на шестьдесят и даже
на семьдесят шагов, но это редкость; он необыкновенно крепок к ружью, особенно косач,
на большую меру очень редко убьешь его наповал, и не только раненный слегка, но раненный смертельно, он
улетает на большое расстояние и пропадает.